НЕИЗВЕСТНЫЙ ПУШКИН...

...СТАШАЯ ДОЧЬ ПОЭТА УМЕРЛА В НИЩЕТЕ

27 августа 2012 года исполнилось 200 лет со дня рождения Наталии Гончаровой, любимой женщины Пушкина и матери его детей.

“Я влюблен, я очарован, словом, я огончарован”, - говорил Александр Сергеевич о своем романе с Натали.

Мне в эти дни хотелось бы вспоминить потомков гения. И не каких-нибудь пра-пра-пра, а самых прямых - старшую дочь Пушкина.

Которая ушла из жизни уже при власти большевиков, в 1919 году.

Не знаю, как вам, а мне Пушкин представляется чем-то очень далеким. Родным и близким по своим творениям, которые воспринимает даже мой трехлетний сын. Но при этом – героем века не прошлого, а уже первой половины позапрошлого.

Каково же было мое удивление, когда великая московская старушка Вера Ивановна Прохорова, чьи воспоминания я записывал, как-то заметила, что была хорошо знакома с дамой, на руках которой испустила дух старшая дочь Пушкина.

Та самая, которую он то и дело поминал в письмах к жене и внешность которой Лев Толстой использовал, сочиняя облик Анны Карениной.

Это звучало невероятно. Придя домой, я тут же проверил биографию старшей дочери Пушкина. Все совпадало.

А потом я позволю себе процитировать слова Веры Прохоровой, полная запись которой находится на страницах нашей  с ней книги “Четыре друга на фоне столетия: Рихтер, Пастернак, Булгаков, Нагибин и их жены”:

 - По линии бабушки Полуэктовой, папиной мамы, в родстве с нами состояла правнучка Пушкина Наталья Сергеевна Мезенцова.

Она была замужем за родственником бабушки. Я Наталью Сергеевну хорошо знала. Она ведь умерла сравнительно недавно, чуть не дожив до 200-летия Пушкина.

В Наталье Сергеевне чувствовалась порода, в ней была стать. Она рассказывала мне о старшей дочери поэта, Марии Гартунг, которая после революции жила в общей квартире, в клоповнике.

Мария Александровна была первым ребенком Пушкина. У нее был какой-то несчастный брак, я это по семейным приданиями знаю.

(Муж Марии Александровны, генерал Гартунг, покончил собой во время суда, обвиняемый в хищении. Он пустил пулю себе в сердце во время объявленного перерыва в судебном заседании. В предсмертной записке написал, что “…ничего не похитил и врагам своим прощаю”. Мария Алексанлровна  потом написала родственникам, что в невиновность мужа верила с самого начала, что он, умирая, простил своих врагов, но она им не прощает. – прим. И.О.)

Она прожила большую жизнь: родилась в 1832 году и умерла в 1919-м.

Мария Александровна буквально нищенствовала. Когда становилось совсем невмоготу, отправлялась на Тверской бульвар к памятнику отцу и рассказывала о своих бедах.

В конце концов, Наталья Сергеевна Мезенцова пошла на прием к наркому просвещения Луначарскому. Он принял ее и обещал помочь дочери Пушкина. Но в итоге ни пенсии, ни отдельной квартиры Мария Александровна так и не получила. Лишь в день ее похорон вышло постановление о выделении пенсии, тоже, между прочим, копеечной. Гартунг умерла в 1919 году на руках Мезенцовой.

Мы ее называли тетя Наташа. Помню, как она возмущалась: «Ну в какой бы еще стране мог быть такой министр культуры, который дал роскошный особняк босоножке Дункан и при этом оставил в нищете дочь Пушкина?”

Похоронили Марию Александровну Гартунг на Донском кладбище в Москве…

Федор ЧЕХАНКОВ. И это все о них...

1 августа 2012 года не стало актера Федора Чеханкова. 

Он не был кинозвездой. Но когда шел по улице- его узнавали и улыбались.

Я, конечно же, не был другом Федора Яковлевича. Но довольно часто встречался с ним, когда писал о танцовщике Владимире Васильеве, который был ближайшим другом Чеханкова. Или когда бывал в гостях у Виталия Вульфа, с которым Чеханкова тоже связывали годы дружбы.

Несколько лет назад я решил сделать большое интервью с Чеханковым. Просто так, безо всякого, что называется, информационного повода. 

Мы проговорили несколько часов. Я тогда был главным редактором глянцевого журнала и решил посвятить своему знакомому несколько журнальных разворотов. Мне говорили, что это неправильно, он же, мол, не "медийное" лицо, не снимается в сериалах.

Но журнал с большим интервью Чеханкова вышел. И через пару дней его уже было не купить.

Потом я надолго уехал из Москвы. И видел Федора Яковлевича лишь на экране телевизора и на фотографиях в журналах. 

Последнее фото, которое попало мне на глаза, было сделано на похоронах Виталия Вульфа. Шел снег, все прощающиеся, видимо, уже разошлись. И лишь Чеханков, с непокрытой головой, стоял возле могилы и прижимал руками к горлу теплый шарф.

Выражение лица Федора Яковлевича до сих пор у меня перед глазами. Казалось, он всматривается в какие-то дали, которые нам увидеть не дано. 

Думаю, будет справедливым вспомнить то самое интервью с "немедийным", но любимым многими актером. Я не стал изменять ни слова в записи нашего разговора, который состоялся пять лет назад.

* * *

ВСЕ стены квартиры народного артиста России Федора Чеханкова завешаны картинами на балетную тему: портрет Мариса Лиепы в гримерной, набросок Майи Плисецкой в роли Кармен, работы Владимира Васильева. Впечатление, что попадаешь не в жилище ведущего актера Театра Российской армии, а в дом танцовщика Большого театра.

О ПИСЬМЕ УЛАНОВОЙ

— ФЕДОР Яковлевич, может, вам надо было в хореографическое училище идти? Вы только что не живете в Большом театре — бываете на всех премьерах, дружите со многими балеринами, да и в балете вряд ли кто разбирается лучше вас…

— А я недавно предложил одному из танцовщиков Большого выйти со мной в программе «К барьеру» — я бы его через пять минут уделал в пух и прах. Но это все шутки. А в хореографическое поступить я не мог, так как приехал в Москву из Орла. Там никакого училища не было. А поскольку в столицу я приехал в 17 лет, то поступать здесь было поздно. Хотя всегда мечтал именно об этом.

— А я думал, вы драматическим артистом хотели быть. Как мама.

— Мама была ведущей актрисой Орловского театра, и ее слава не раз выручала меня в детстве. А в школу ее из-за меня вызывали часто. Помню, во время одного из уроков черчения преподаватель начал меня стыдить: «Чеханков! Что ты о себе думаешь? Ты же двух прямых провести не можешь! Что из тебя выйдет в будущем? Пожалей мать!» А я ему (теперь и не представляю, как мне это могло прийти в голову) ответил: «А вы за меня не волнуйтесь! Я поеду в Москву и женюсь на Александре Александровне Яблочкиной. И жизнь моя будет обеспечена!»

Яблочкиной, к слову сказать, тогда было 90 лет. В школе, разумеется, все слышали, что она — великая «старуха» Малого театра. Маму вызывают в школу: «Ваш сын растет альфонсом. Он хочет жить за счет старых женщин». Из-за этого даже педсовет собирали, как же — учащийся Чеханков намерен себя продавать! Только благодаря маминой популярности меня удалось отстоять. А я, видимо, уже тогда интуитивно метил в училище Малого театра. Куда, к слову сказать, впоследствии и поступил. (Смеется).

— А при чем здесь в таком случае балет?

— Ну как же, балет стал самым ярким потрясением моего детства. Когда совсем мальчишкой увидел в орловском кинотеатре фильм «Мастера русского балета» и открыл для себя, что существует такое искусство, то уговорил маму написать письмо Галине Улановой. Тогда ведь именно с ее именем олицетворялось само слово «балет». Мне было лет 14. Мама написала, но Галина Сергеевна, разумеется, не ответила — мало ли таких писем она получала…

— А о чем ваша мама писала Улановой?

— О том, чтобы Галина Сергеевна рассказала, что нужно для того, чтобы стать артистом балета. Помню, как сидел в полупустом зале кинотеатра и смотрел, как она танцевала на киноэкране. Кто эти люди, что у них за жесты, думал я. Перед зеркалом дома, конечно, кривлялся, ставил, когда мама уходила, на патефон пластинку Шульженко и танцевал. Удивительное дело, но я даже не ходил в танцевальный кружок. Я вообще никакие кружки не посещал. Хотя маленьким уже выходил на драматическую сцену, играл Сережу Каренина, например.

Уланова мне не ответила. А Ольга Васильевна Лепешинская — другая знаменитейшая балерина той эпохи — ответила. Дело в том, что каждый год на зимние каникулы я ездил в Москву. Мама волновалась, но отпускала. Никогда не забуду, как по двенадцать часов ехал на автобусе из Орла, в районе Тулы мне всегда становилось плохо, укачивало. За 11 дней каникул успевал посетить 13 спектаклей. А потом возвращался домой и с трепетом перебирал собранные театральные программки.

Году в 56-м я во время очередных зимних каникул увидел в филиале Большого театра спектакль с участием Лепешинской.

Я вел торжественный вечер, посвященный ее 90-летнему юбилею. И сказал, что ровно 50 лет назад посмотрел ее спектакль. Ничего тогда не понимал — что такое подъем, верчение, фуэте (это сейчас я могу диссертацию написать), но был потрясен. Естественно, отправился после спектакля к служебному входу. И вместе с двумя сотнями человек дождался ее выхода. Тогда народные артисты СССР ездили на больших черных лимузинах «ЗиС». До сих пор перед глазами стоит картина, как Ольга Васильевна вышла из подъезда и села в такую машину.

Я вернулся в Орел и написал ей письмо. И она ответила. В конверте лежало ее фото и надпись: «Благодарю за теплые слова. Желаю счастья. Ольга Лепешинская». Эта фотография была со мной всю жизнь. А с Ольгой Васильевной мы и сегодня общаемся. Ходили недавно вместе на балет «Дон Кихот».

— Я ЗНАЮ, вы дружите с Владимиром Васильевым, великим исполнителем партии Спартака.

— Мы знаем друг друга уже полвека. У Щепкинского театрального, в котором учился я, и у хореографического, где занимался Володя, был общий двор. Тогда ведь хореографическое находилось на Пушечной улице. Когда я поступил на первый курс, то Володя и Катя Максимова, ставшая в будущем его женой и партнершей, учиться уже заканчивали. «Щепкинцев» пускали в их столовую. Обед, как сейчас помню, стоил 1 рубль 20 копеек. А когда меня выгоняли с занятий по марксизму-ленинизму (не потому, что был диссидент, просто не мог усидеть на месте — скучно было), я шел к приоткрытым дверям балетного училища и слушал: «Закрыли ножки, открыли. Батман, плие».

Летом 58-го года состоялся смотр хореографических училищ. Тогда все впервые увидели Рудика Нуреева, Володю Васильева, Катю Максимову. Я тоже был в зале Чайковского и все это видел и помню. О том, что Володя станет ведущим солистом мира, никто не думал. А вот о Кате все было понятно уже тогда. Помню, как в столовой ее, маленькую и в бантах, подводили без очереди к кассе. И когда мы начинали возмущаться, нам говорили: «Она — лауреат фестиваля молодежи и студентов». Хотя Катя сейчас говорит, что этого не было. Но я-то помню.

Кстати, удивительное дело — когда я приехал в Москву, то мама сняла мне угол в коммунальной квартире на улице Москвина. А потом я узнал, что Володя и Катя, поженившись, тоже жили на этой улице. Там у них была их первая коммуналка. А еще неподалеку располагалась школа, в которой учился Андрюша Миронов. Каждый день, опаздывая на занятия в Щепкинское, я встречал мальчишку в форменной курточке, тоже бежавшего на урок. Когда на экраны вышла картина «А если это любовь?», в одном из героев я узнал полноватого мальчика, с которым часто сталкивался на улице.

— Вы дружили с Мироновым?

— Дружил я с его женой Ларисой Голубкиной, с которой служил в одном театре. Не могу сказать, что мы каждый день перезванивались. Но общались с Андреем довольно часто. Я бывал у них дома, и мы порою допоздна засиживались на кухне, рассказывая друг другу о своих проблемах или просто болтая о музыке. Тогда сонная Лариса являлась нас «разнимать» и разгонять. Андрей ввел меня в дом своих родителей — Марии Владимировны и Александра Семеновича.

Между репетицией и спектаклем Андрей часто приезжал отдыхать именно к маме, на Арбат. Тогда не было таких, как сегодня, автомобильных пробок на Садовом кольце и дорога от Театра Сатиры до Арбата занимала минут десять. Обычно он дремал, свернувшись калачиком, на своем любимом диванчике красного дерева, что-то перекусывал и снова мчался в театр.

В жизни Андрей не всегда был таким, каким казался публике, — легким и лучезарным. В компании, в застолье был действительно потрясающим. Кто имел неосторожность хоть раз встретить с ним Новый год, уже ни с кем другим встречать этот праздник потом не мог. А вот с утра он бывал довольно сумрачным. Я бы даже сказал, неприветливым. Все-таки нагрузки испытывал огромные. Правда, как человек воспитанный, свое раздражение скрывал.

Андрея не стало 16 августа. А через день на Рижском вокзале я встречал поезд, на котором из Латвии возвращалась Мария Владимировна. Мы с ужасом шли навстречу приближающемуся вагону — что сказать матери, потерявшей единственного сына? Мария Владимировна стояла у окна: спокойная, как скала, аккуратно причесанная. Вещи были давно уложены и стояли в тамбуре. Мы молча вошли в поезд, взяли ее чемоданы, она молча села на заднее сиденье моей машины. Не зная, что сказать друг другу, мы поехали. Наконец Мария Владимировна произнесла: «Конечно, я полное дерьмо. Я после этого жить не должна. Но у меня не хватит сил сделать это самой. Я буду жить. Жить во имя его».

Она не плакала никогда. Даже на похоронах. Иногда позволяла себе расслабиться, заходя в комнату Александра Семеновича, где на кровати были разложены фотографии Андрея, статьи о нем, его интервью. Она называла ее «мой мавзолей». В углу стоял гримировальный столик Андрея, который ей отдали из Театра сатиры. Рядом висел костюм Фигаро, тот самый, в котором Андрей играл своей последний спектакль. На столе лежала его коробка грима, ему предназначавшиеся засохшие цветы и его сверток с теннисными вещами, которые он оставил ей в последний день постирать. Однажды, выходя из этой комнаты, она мне сказала: «Федь, как страшно — я же никогда больше не услышу их голосов!» В этой сдержанной фразе и выразилось все ее одиночество.

О ПОКЛОННИЦАХ

— ВАША карьера в Театре армии начала складываться с первого дня?

— Можно сказать и так. Например, в труппу я был зачислен с зарплатой в 69 рублей. А уже через год мне прибавили десять рублей, так как за это время я сыграл три главные роли. Правда, когда мне в месткоме утверждали повышение жалованья, то предупредили, что у меня есть задатки звездной болезни. «В чем она выражается?» — спросил я. Оказалось, все дело было в моих поклонницах. Когда я играл спектакль на малой сцене, они приходили, садились в первом ряду и смотрели на меня в бинокль. Когда я потом спросил, на что же они смотрят, девчонки ответили: «На выражение глаз». Стоило мне, отыграв свою сцену, уйти за кулисы, они демонстративно начинали читать книгу. Меня за это чуть ли не вызывали к начальству: «Скажите вашим!» А я-то был ни при чем. И никогда поклонниц не шугал. А вот Лариса Голубкина (после «Гусарской баллады» у нее была совершенно дикая популярность) их не любила, и они платили ей взаимностью.

Мы играли с ней в спектакле «Солдат и Ева» (она — Еву, я — Солдата). Выходили после спектакля, а на улице стояла огромная толпа, в основном из-за нее, конечно. Программы «Артлото», которая сделала меня популярным, тогда еще не было. Стриглись под Голубкину, следили, как и куда она идет, — выставляли одного человека у метро, другого у ее квартиры.

— А вы на метро ездили?

— Ну а как? Иногда, если рубль был лишний, на такси. Лариса жила на Мичуринском проспекте в квартире, которую купила на гонорар за «Гусарскую балладу». Так ей однажды в дверной замок спичек напихали. В бинокль смотрели, кто к ней приходит в гости.

У меня под окнами тоже сутками стояли, звонили через каждую минуту и дышали в трубку. Соседи по коммуналке с ума сходили. Одна пожилая армянка, в очередной раз подняв «молчащую» трубку, не выдержала и закричала: «Перестаньте звонить, здесь живут пенсионеры союзного значения!»

— Жизнь удалась, Федор Яковлевич?

— Знаешь, мне кто-то очень хорошо объяснил — все зависит от того, от чего отсчитывать. Если я буду думать, что не сделал карьеру Чарли Чаплина, то останется пойти в туалет и повеситься. Самое главное — быть благодарным жизни.

Я категорически против фразы «непризнанный талант». Не бывает этого! Фаина Георгиевна Раневская говорила: «Талант — как прыщ, когда-нибудь на каком-нибудь месте, но вскочит». И так и происходит — если не в 18, то в пятьдесят лет. Мария Владимировна Миронова говорила, что редко бывает актер, у которого одинаково благополучно складываются две половины жизни — успех бывает либо в молодости, либо в зрелости.

По отношению к себе должен быть юмор. Думаю, мне удается относиться к себе не очень серьезно. Иногда вспоминаю свое прошлое. Детство в Орле, учеба в Москве, атмосфера первой коммуналки, закулисье Малого театра, служба в Театре армии. Дерево я посадил. Дом, увы, не построил. И, уж точно, теперь не построю. Детей не родил, это не в нашей власти. Бог или дает их, или нет. Признаюсь, я очень хотел иметь семью. У меня могли быть дети, они должны были появиться на свет в 1961 году, сразу двойня, — так сказал врач. Им сейчас было бы по 46 лет, почти столько же, сколько я служу в театре. Не случилось. Почему? Так было, очевидно, угодно Богу...