воскресенье, 13 февраля 2011 г.

Грета ГАРБО. Скандинавский сфинкс


1970 г. Стокгольм, Швеция. Терраса «Гранд-Отеля». Столик в углу занимает дама в черной меховой накидке и широкополой шляпе. Молодой официант, на ходу поправляя пиджак, который явно ему велик, подходит к столику:
— Миссис уже сделала свой выбор?
— Мисс, мальчик.
— Прошу прощения, мисс.
— А потом, вы что, только что из постели? Одеваться следует дома, молодой человек. И желательно в свои вещи. Вы давно здесь служите?
— Семь лет, мисс.
— А почему не видно мистера Лергмана? Обычно он обслуживал меня. Пригласите его.
— Увы, это невозможно, мисс. Он умер шесть лет назад.
— Какая неожиданность!
— Ему было…
— Вас никто не спрашивал о том, сколько ему было лет. Пожалуйста, кофе.
Проводив взглядом смущенного официанта, женщина наконец позволила себе снять черные очки и достала из сумочки пачку сигарет. Мужчина, сидящий за соседним столиком, немедленно протянул ей зажженную спичку: «Пожалуйста, мисс Гарбо. Видеть вас на родине для меня огромное счастье и честь. Не могли бы вы подписать открытку? Иначе никто не поверит, что я видел саму Грету Гарбо».

Однако его слова вызвали у дамы неожиданную реакцию. Резко поднявшись со своего места, она направилась к выходу, обронив на ходу: «Вы меня, должно быть, с кем-то путаете».
Начало

В СВОЕМ номере — странная посетительница остановилась в том же «Гранд-Отеле»- она долго молча стояла около окна, выходящего на королевский дворец. Надо же, ее все еще узнают. Вот уже почти три десятка лет она не снимается в кино, не дает интервью, не появляется на публике, а всегда найдется кто-то, кто узнает в ней знаменитую Гарбо и обязательно потянется за автографом.
Гарбо наконец отошла от окна и устроилась в кресле. Чего ради она прилетела в Стокгольм? Побродить неузнанной по знакомым с детства улочкам шведской столицы ей, как видно, не удастся до конца жизни. А ведь кажется, еще совсем недавно продавщица модного стокгольмского магазина «Паб» Грета Луиза Густафсон и мечтать не могла о всемирной славе. После смерти отца Грета стала единственным добытчиком в семье, и главное, что тогда волновало девушку, — было наличие еды в их скромной однокомнатной квартирке.
Однажды зимним вечером, возвратившись с работы, Грета собралась было пораньше лечь спать. Только задремала, как в дверь кто-то позвонил. Это была лучшая подруга девушки Марта, которая пришла пригласить ее на вечеринку, где будет много людей из мира моды. Разве Грета забыла о своей мечте стать манекенщицей? Марта так настойчиво уговаривала подругу пойти на эту вечеринку, что девушке ничего не оставалось, как вылезти из теплой постели, надеть единственное платье и отправиться «в свет». Народу действительно собралось довольно много. Было шумно, весело, и Грета, поддерживаемая одобрительными возгласами друзей, согласилась исполнить несколько песен. По завершении импровизированного мини-концерта к девушке подошел невысокий хорошо одетый человек и спросил ее имя. «Грета. А вы модельер?» — с надеждой она заговорила с ним. «Нет, я Мориц Стиллер, режиссер. Вы не хотели бы попробовать себя в кино?»
Женщина-икона

ВОТ так все и началось. Фильмы с участием Гарбо (именно Стиллер придумал Грете Луизе Густафсон этот псевдоним, оттолкнувшись от фамилии известной норвежской актрисы Эрики Дорбо, чье имя гремело в Швеции в 20-х годах) становились все более и более популярны, а гонорары актрисы росли вместе с ее славой, давно перешагнувшей границы Швеции.
В 1925 году двадцатилетняя Гарбо вместе со Стиллером получили приглашение в Голливуд. Грета не думала перебираться в Штаты. Но не потому, что не хотела работать в Америке. Актриса вообще ни о чем не думала, делая лишь то, что ей говорил Стиллер. Он-то и сказал Гарбо подписать контракт, что она, разумеется, и сделала.

«Ты, главное, ничего не бойся, — успокаивал ее режиссер, сходя с борта теплохода, доставившего их в Штаты. — Учи язык, ни о чем не думай, а я о тебе позабочусь». Однако все получилось совсем иначе. Снимать Гарбо в Голливуде предстояло другим режиссерам, а Стиллеру предложили поработать над историческими фильмами. Картины Морица успеха, увы, не имели. Непривычные условия работы и абсолютное незнание английского (услугами переводчика Мориц не пользовался принципиально) сделали свое дело: Стиллер был вынужден вернуться в Швецию. В ночь перед его отъездом Гарбо, чья карьера в Голливуде, напротив, складывалась как нельзя лучше, обратилась к Морицу с просьбой стать отцом ее ребенка. «Ты знаешь, как я к тебе отношусь, — ответил режиссер. — Но представить себя в постели с женщиной… Давай поговорим об этом как-нибудь в другой раз». Больше они не виделись. Через два года Гарбо узнала, что Стиллер, вернувшись в Швецию, тяжело заболел и умер.
На его похороны актрису не отпустили. Скандинавский сфинкс, как называли Грету за ее молчание журналисты (английский все еще оставался для Гарбо проблемой), был необходим Голливуду как воздух. Фильмы с ее участием пользовались сумасшедшей популярностью, и одна картина сменяла другую.
Поняв, как в ней заинтересованы киношники, Грета то и дело бросала фразу: «Нет, мне это не подходит. Наверное, я возвращаюсь домой». Стоит ли говорить, что ее условия тут же принимались, а к сумме гонорара добавлялся еще один ноль. Гарбо стала самой знаменитой актрисой мира. Ее внешность была для зрителей иконой, на которую они не уставали молиться.

«Когда Гарбо смеживала веки, ее длинные ресницы цеплялись друг за дружку, и, перед тем как она снова открывала глаза, слышался явственный шорох, наподобие трепета крыльев мотылька», — писала о ней поэтесса Айрис Гри. Другой очевидец говорил, что «то, что вы видите в других женщинах, будучи пьяным, в Гарбо вы видите трезвым. Она может откидывать назад голову едва ли не под прямым углом к позвоночнику и жадно целовать мужчину, взяв его лицо в ладони так, что казалось, она пьет с его губ некий напиток».
Личная жизнь актрисы для окружающих была покрыта завесой тайны с первых лет ее появления в Штатах. «Когда я приехала в Америку, — сказала Гарбо в одном из своих интервью, — то была похожа на корабль без руля и ветрил — испуганная, потерянная и одинокая. Я была неуклюжа, боязлива, вся издергана, мне было стыдно за мой английский. Именно поэтому я возвела вокруг себя непробиваемую стену и живу за ней, отгородившись ото всего мира. Быть звездой — нелегкое дело, требующее уйму времени, и я говорю это со всей серьезностью».
В киношных кругах судачили о ее романах с актером Джоном Гилбертом (отношения с ним вообще дошли чуть ли не до свадьбы), дирижером Леопольдом Стоковским, миллионером Джорджем Шли. Одним из поклонников Гарбо был и Адольф Гитлер, приглашавший Грету в Германию. «Наверное, мне следовало отправиться в Берлин, захватив с собой пистолет, спрятанный в сумочке, — напишет потом актриса. — Я могла убить его очень легко. Это разрешило бы все проблемы, и, может быть, не было бы войны, а я стала бы героиней масштаба Жанны д’Арк».
Особые отношения связывали Гарбо со сценаристкой Мерседес де Акосте, которая была старше ее на 12 лет. Мерседес не делала секрета из своей нестандартной сексуальной ориентации, что породило массу слухов и сплетен и в отношении самой Гарбо. Поссорились подруги, жившие какое-то время одним домом, после выхода в свет мемуаров Мерседес, в которых она довольно откровенно описала свои взаимоотношения не только с Гарбо, но и с Марлен Дитрих, и с Айседорой Дункан.
Белые лилии

РОБКИЙ стук в дверь ее номера заставил Гарбо очнуться от воспоминаний. Служащий отеля принес букет цветов от господина, который в ресторане посмел так расстроить очаровательную мисс.

«Надо же, белые лилии, — усмехнулась про себя Гарбо. — Откуда этот мужчина мог знать, что это мои любимые цветы?» Первый раз она получила в подарок букет белых лилий от Морица Стиллера, впервые оказавшись на съемочной площадке. Потом такие же букеты ей дарила Мерседес, неизменно сопровождая свой подарок каким-нибудь изречением. Грета навсегда запомнила слова подруги о том, как схожи между собой любовь и цветы — и то и другое поначалу радует, но со временем увядает и начинает доставлять неудобства. «В жизни нет ничего постоянного. Никогда не следует произносить само слово «вечно», особенно применительно к любви, ибо это всегда подобно святотатству. Никто не способен понять, действительно ли он с этого момента проникся истинной любовью или же, попросту дав клятву, тотчас забудет о ней».
Гарбо никогда не забывала этих слов Мерседес. Узнав о публикации ее мемуаров, актриса мысленно прокляла ее. Но, когда в 1968 году Мерседес не стало, Гарбо попросила положить в гроб подруги букетик белых лилий. Но излишнюю откровенность она ей так и не простила.
Как не простила и фотографа Сесиля Битона, с которым ее связывала нежнейшая дружба, за его книгу «Беглые заметки». Впрочем, в своих «заметках» Сесиль действительно сказал немало обидного: «Она не любит вмешательства в ее жизнь. Бывает, доведенная до предела, она бросается в слезы и запирается у себя в комнате на несколько дней, отказываясь впускать даже горничную. Она даже не в состоянии читать. По этим причинам она неспособна развиваться как личность. Прекрасно, что она оберегает себя от тлетворного влияния Голливуда, но Гарбо теперь настолько замкнулась в самой себе, что даже когда время от времени позволяет себе отдых, он не становится для нее событием.
Ее ничто и никто в особенности не интересует, она несносна, как инвалид, и столь же эгоистична и совершенно не готова раскрыть себя кому-либо; из нее получилась бы занудливая собеседница, постоянно вздыхающая и полная раскаяния. Она суеверна, подозрительна, ей неизвестно значение слова «дружба». Любить она тоже не способна».
И каково было читать все это ей, действительно не впускавшей в свою жизнь даже друзей? «Может, выпьем вечером чаю? — спрашивали ее приятели. — Нет, я не люблю чай. — А не съездить ли нам на выходные к морю? — Я не люблю ездить к морю. — Так что же ты тогда любишь? — Я люблю спать». Подобные диалоги, оскорблявшие окружающих, были для Греты нормой.
Битону подобные взаимоотношения, судя по всему, основательно осточертели. Они познакомились уже в пятидесятых, когда Гарбо покинула мир кино. Для знаменитого фотографа сделать снимки великой актрисы было делом чести, и он попросил Мерседес (тогда женщины еще были близки) познакомить его с Гретой. Встреча состоялась, и Сесиль уговорил Гарбо попозировать ему. Фотографии получились великолепными: Гарбо, которой к тому времени было за пятьдесят, выглядела на них совсем юной. Портреты актрисы, выполненные Битоном, разошлись по миру, а между фотографом и Гарбо завязались довольно близкие взаимоотношения.
Они часто встречалась, вместе обедали, обсуждали последние новости. Во время одной из таких встреч Грета рассказала Битону о предложении, которое ей сделали американские продюсеры, — сыграть на Бродвее. Правда, в последний момент те отказались подписать с актрисой контракт. «Ну почему?» — спросил Битон. «Кто знает? — пожала плечами Гарбо. — Я согласилась на все их условия. Только потребовала, чтобы из зрительного зала убрали первые шестнадцать рядов. Для зрителей я должна оставаться такой же, какой запомнилась по своим фильмам».
Внешность была для Гарбо больной темой. Она прекрасно знала цену своей красоте и хотела, чтобы та оставалась неизменной. Фраза Мерседес о вечности в данном случае не имела для нее никакого значения. Для того чтобы остаться для всех такой Гарбо, которой привыкли восхищаться, в 1942 году она перестала сниматься в кино и запретила фотографировать себя. Поэтому ее и привлек Сесиль Битон, сумевший на своих карточках сделать ее молодой.
Жизнь в музее

«Грета, ты можешь со мной встретиться? Прямо сейчас», — голос Битона в телефонной трубке заметно дрожал. «Боже мой, что случилось? Я еду». Через неколько минут Гарбо была в квартире Битона.
— Я должен с тобой серьезно поговорить. Наши отношения давно ни для кого не секрет…
— Ты имеешь в виду нашу дружбу?
— Да. И я считаю, что пришло время, чтобы ты стала моей женой. Ты должна согласиться.
— Милый мальчик, ты, наверное, забыл, что я уже очень давно никому и ничего не должна. А насчет твоих слов… Давай будем считать их не очень удачной шуткой. Но это простительно — ты же фотограф, а не юморист.
— Вот именно, Грета, фотограф! Смотри, что появится в завтрашних газетах.

Сесиль достал пачку фотографий и бросил их на журнальный столик. Взяв одну из карточек, Гарбо вздрогнула: на нее смотрела постаревшая женщина с усталыми глазами, которые окружала довольно заметная сеточка морщин. На фотографиях была неизвестная Гарбо, проигравшая свою борьбу с возрастом.
— Если ты не хочешь выйти за меня замуж и сделать меня официальным наследником, тебе все равно придется расстаться с деньгами. Эти негативы дорого стоят. А еще…
Но Гарбо уже ничего не слышала. Она медленно повернулась и направилась к выходу. Придя домой, она распорядилась, чтобы ее адвокаты оформили сделку с фотографом, а сама, как это всегда бывало в дни депрессий, отправилась в Стокгольм…
Ее нынешний приезд в родной город тоже был вызван очередным приступом отчаяния. В 65 лет Гарбо осталась совсем одна — без друзей, без подруг и самое страшное — без прошлого, с которым она отчаянно боролась всю свою жизнь. Может, поэтому она так любила музеи? Бывая в них, Гарбо физически чувствовала, что время можно остановить. Работы Ренуара, Модильяни, Пикассо, которые Грета скупала на аукционах, делали и ее нью-йоркскую квартиру похожей на музей, где время — она была в этом уверена — тоже остановилось.
Женщина поднялась с кресла и, подойдя к зеркалу, надела шляпу. До отъезда в аэропорт оставалось три часа. Она вполне успевала зайти в ресторан. «Нет-нет, я не буду ничего заказывать, — сказала Гарбо встретившему ее на входе метрдотелю. — Пожалуйста, передайте эту записку тому господину, который сидел утром вот за тем столиком. Хорошо?»
Достав из сумочки перьевую ручку, она написала на листе бумаги: «Грета Луиза Густафсон», сложила его пополам, передала метрдотелю и вышла.



Комментариев нет:

Отправить комментарий