МАРК ЗАХАРОВ (художественный руководитель театра «Ленком», народный артист Советского Союза, лауреат Государственных премий и прочая, и прочая, и прочая) давно стал фигурой знаковой.
МЫ ПОЗНАКОМИЛИСЬ с Марком Анатольевичем несколько лет назад. Меня предупреждали, что он всегда называет всех только по имени-отчеству и критически визирует интервью.
Я представлял себе строгую секретаршу перед высокими дверьми его кабинета. «Разочарования» начались сразу же. Вход свободен. Называл меня просто по имени. Завизировать текст не просил. Но вечером раздался звонок: «Игорь Викторович, это Марк Анатольевич. Ну, тот, с кем вы сегодня встречались. Не могли бы вы показать мне текст? Нет, это, конечно, ваше право, но все-таки».
— Какой у вас кабинет большой.
— Да, но у Михал Андреича Суслова все же побольше был.
— Надо мне, наверное, рамку, как в аэропортах, поставить на входе, чтоб пиетет был.
«Отец рассказывал мне, — вспоминает Захаров, — как в неполные шестнадцать лет ему страстно захотелось участвовать в великих сражениях. Все его братья и отец (мой дед) погибли на фронтах империалистической бойни «за Веру, Царя и Отечество». Когда же в Воронеже зазвучали призывы к вступлению в ряды Добровольческой армии, отец принял чрезвычайно легкомысленное решение усилить ее собственным присутствием. Он ринулся к сапожнику и заказал себе сапоги. (Воевать в Добровольческой армии без сапог считалось неприличным.)
Сапожник попросил зайти через три дня, но к исходу назначенного срока неожиданно напился и сшил сапоги на два размера меньше. Вместо того чтобы радоваться, отец горько плакал, сапожник извинялся и обещал через два дня исправить положение. Однако, к счастью для меня, моей жены, моей дочери, моих друзей и всех поклонников моих спектаклей, обещание свое не выполнил и безнадежно запил.
За это время военно-революционная ситуация в стране изменилась к лучшему, и в Воронеж вступила Конармия под командованием Семена Михайловича Буденного, куда можно было вступать в какой угодно обуви, в том числе и босиком. Отец не преминул воспользоваться счастливой возможностью. После этого он успешно участвовал в героическом отражении третьего похода Антанты и в дырявых ботинках громил хорошо оснащенную армию Пилсудского, был ранен, болел тифом, не подозревая при этом, что главная радость его ждет впереди. В 1931 году он встретил мою мать, которая согласилась родить ему сына осенью 1933 года».
В театральное училище Захаров поступил со второй попытки. И то лишь после того, как безуспешно пытался стать студентом Московского инженерно-строительного института.
«Я находился под сильным влиянием своей матери, бывшей актрисы, актерская судьба которой не сложилась, — вспоминает Марк Анатольевич. — Мать рассказала мне об ужасах этой профессии и велела стать инженером. Я не мог ее ослушаться и подал документы в МИСИ им. Куйбышева. Однако недобрал необходимого количества баллов на престижный факультет, после чего приемная комиссия предложила мне зачислиться на другой, непрестижный. «Водоснабжение и канализация». Я очень огорчился. И тогда мать неожиданно передумала, увидев вещий сон, рассказала о необыкновенных радостях актерской профессии и велела отнести документы в театральный вуз».
По окончании ГИТИСа ни один московский театр не захотел принять выпускника в свою труппу. Театральная карьера Захарова началась в Перми, где за 690 рублей в месяц молодой актер играл маленькие роли смешных людей, подражая, как он сам говорит, манере Георгия Вицина. Параллельно с работой в театре Марк Анатольевич пишет детские сказки, стихи, рисует карикатуры и пробует ставить спектакли. Неизвестно, как бы сложилась дальнейшая судьба замечательного режиссера, если бы не настойчивость его супруги, актрисы Нины Лапшиновой, заставившей мужа вернуться в Москву.
Началом его звездного пути стала постановка спектакля «Доходное место» в Театре сатиры. Однако путь этот, как и положено, был очень непростым. Даже Татьяна Пельтцер, в будущем любимейшая актриса Захарова, выслушав рассуждения молодого режиссера о новом спектакле, не удержалась от замечания: «И чего это вы в режиссуру-то подались? Как только человек ничего не умеет делать, так сразу в режиссуру! Чего ради? Писали бы лучше свои юмористические рассказы!»
Премьера «Доходного места» состоялась в 1967 году. В Театре Cатиры он поставил спектакли, жанр которых сегодня принято называть мюзиклом: «Темп 1929» и «Проснись и пой!». О Захарове заговорили.
Однако занять нишу «молодого и многообещающего» ему помог… секретарь ЦК КПСС по идеологии Михаил Суслов. После запрещения «Доходного места» Захаров по приглашению главного режиссера Театра им. Маяковского Андрея Гончарова начал работу над спектаклем «Разгром» (по одноименному произведению Александра Фадеева), который после одного-двух показов на публике постигла участь «Доходного места». Вдова Фадеева, знаменитая актриса Художественного театра Ангелина Степанова, позвонила Суслову и попросила его прийти на «Разгром». Всесильный «серый кардинал» посмотрел спектакль и остался доволен.
А на следующий день в «Правде» появилась статья о «большом идейно-политическом успехе театра и зрелой режиссуре М. Захарова».
— Марк Анатольевич, вы как-то сказали, что после спектакля «Разгром» у вас пропало чувство страха. Вообще?
— Нет, не могу сказать, что я очень храбрый человек. Да я и не был в особых экстремальных ситуациях, чтобы себя проверить. Кроме разве что провоза запрещенной литературы — Бердяева, Флоренского, Мережковского, Ахматовой и Мандельштама — через таможню. Но, помню, сердце стучало, валидол принимал. Это, пожалуй, был самый смелый поступок в моей жизни. Поэтому не знаю: случись пожар, брошусь я спасать кого-то или нет? Или если кто-то будет тонуть, найду ли я в себе силы прыгнуть в воду? Но если говорить о чисто профессиональном страхе, то он исчез. Я за свою жизнь получил столько ударов, что адаптировался к ним.
УДАРЫ судьбы не только закалили Захарова, но и научили его правилам общения с властью. Так, после громадного успеха спектакля «Юнона» и «Авось» его, нового руководителя Театра им. Ленинского комсомола (именно так назывался в советские годы популярный «Ленком»), вызвали в Московский горком партии. Судя по решимости властей, в партийных кабинетах была решена не только участь спектакля, но и самого худрука.
«Накануне заседания бюро МГК КПСС, — вспоминает Захаров, — нас трогательным образом посетил с коротким секретным визитом один из помощников В. В. Гришина (тогда фактически хозяина Москвы. — авт.). Он очень быстро и замечательно объяснил мне, как надо вести себя на заседании бюро. Оказывается, надо обязательно немного попятиться, признать некоторые ошибки, но потом стоять как скала. Упереться и ни в коем случае не признавать за собой каких-либо серьезных просчетов, нельзя также публично клясться в любви к партии и ее высшему руководству — сотрут в порошок».
Захаров тогда отделался выговором, а «Юнона» и «Авось» — и поныне — один из самых посещаемых спектаклей «Ленкома». Марк Анатольевич вспоминал, что, выйдя из кабинета Гришина, так развеселился, что подошел к секретарше московского градоначальника и попросил разрешения… «позвонить вдове». Юмор Захарова никто не понял, но позвонить разрешили.
— МАРК Анатольевич, вам за многое сегодня стыдно?
— Стыдно, что потерял зря много времени. Можно было успеть больше прочесть, немножко раньше поумнеть.
— А вы когда поумнели?
— Когда вернулся из Перми в Москву.
— А истину, что счастье не в деньгах, когда поняли?
— (Заговорщицки.) Если совсем честно говорить, а последние лет десять я стараюсь не врать, я бы не сказал, что так уж уверен в этом. Все говорят: главное — здоровье, здоровье не купишь. Но ужас или — не знаю — могущество нашей цивилизации в том, что за деньги можно купить себе несколько лет жизни. Лужков проспонсировал мою операцию на сердце, и поэтому мы сейчас с вами беседуем. А так я должен был несколько лет назад уйти в мир иной. Сегодняшняя медаппаратура и медикаменты, которые некоторым врачам даже запрещают называть пациентам, так как они слишком дороги, продляют жизнь. С помощью денег можно принести счастье или достаток тем людям, которые находятся на грани тяжелого существования. Я ко всему научился спокойно относиться — ко всем ужасам, которые вижу по ТВ. Но все-таки, когда я вижу, как человек останавливается у мусорного бачка, на меня это действует угнетающе.
— Вы мечтать любите? Или вы реалист?
— Последнее время я… Знаете, я всю жизнь провел в разного рода мечтаниях. И последнее время меня стало пугать, что количество мечтаний резко уменьшилось. Все-таки за 70 лет перевалило — может, это и естественно.
— Возраст — для вас болезненная тема?
— Это тяжело. У вас дети есть?
— Нет еще.
— Когда появятся и достигнут 4-летнего возраста, начинайте учить их иностранному языку. 3–4 языка будут знать. А мне вот сейчас выучить язык иностранный… Я тут попробовал, так у меня сразу давление поднялось. Я знаю 28 английских слов, которых мне вроде хватало. Но захотелось улучшить. Начал с неправильных глаголов — давление и подскочило. В результате решил, что останусь в пределах тех знаний, которые получил в школе.
— А чему бы вам хотелось научиться сейчас?
— Очень бы хотелось язык освоить. Если мне встречается какой-нибудь араб, недавно переехавший в Европу, я нахожу в нем единомышленника. В том смысле, что я его понимаю. А техника… К сожалению, с нею я не дружу. Когда коммунальные платежи осуществляю, то на калькуляторе просчитываю, сколько должен платить, а потом подлым образом в столбик это от руки пересчитываю. Как правило, у меня не сходится.
ГОВОРИТЬ о Захарове и не сказать о его взаимоотношениях с властью невозможно. Характер контактов Марка Анатольевича с сильными мира сего с тех времен, когда его спектакли запрещались, кардинально изменились. В свое время он занимал сторону президента Ельцина (сжигание партийного билета в прямом телеэфире и призывы к выносу тела Ленина из Мавзолея — едва ли не самые популярные постановки Захарова вне сцены и кино), был одним из тех, кто активно поддержал выдвижение Владимира Путина.
— Считается, что художник и власть — две вещи несовместные. У вас, судя по всему, иная точка зрения?
— В нашей стране взаимоотношения власти и интеллигенции — очень непростой вопрос. Антон Павлович Чехов считал, что художник ни в коем случае не должен принимать участия в политике. Но Чехов не дожил до октября 1917 года, и неизвестно, как бы он повел себя после переворота. А другой русский гений, Иван Бунин, тоже поначалу считавший, что творчество и политика — две вещи несовместные, все-таки написал «Окаянные дни» и высказал свое отношение к ситуации в России.
Сам Захаров, если проследить его интервью за несколько лет, свое отношение к ситуации в России неоднократно менял. И считает, что ничего постыдного в этом нет.
«Изменять собственные воззрения и убеждения бояться не стоит, — говорит он. — Как не стоит и путать значение слов «измена» и «изменение». Когда я учился в третьем классе, то буквально урыдался на спектакле о Павлике Морозове. А сейчас, высушив слезы, думаю не только о нем, а о безвестном человеке, которому однажды надоели мешающие нормальной езде полозья, и он изобрел колесо. А его ведь тоже считали предателем отцовских традиций. Слава богу, что он не испугался критики».
Марк Анатольевич к критике тоже относится спокойно. Хотя говорит, что, как и все нормальные люди, радуется, когда его хвалят, и огорчается, когда ругают.
«Знаете, я, право, доверчивый человек, — говорит он. — Только крайние формы лести меня отрезвляют. Например, когда мне говорят, что я очень хороший режиссер, этому человеку я, как правило, верю. Хотя это не значит, что он так думает. Однажды мне одна женщина сказала: «Была в галерее у Шилова. Замечательная галерея. Но лучшее, что там есть, — ваш портрет на третьем этаже». Вот тут у меня хватило ума понять, что она со мной не очень искренна».
— Очень трудно ответить на этот вопрос. С одной стороны, мне вроде грех жаловаться. Я все-таки занимаюсь любимым делом, и что-то хорошее мне сделать удалось и в «Ленкоме», и в телережиссуре. С другой стороны, так хочется счастья, а оно приходит такими короткими мгновениями и так быстро они улетучиваются, что иногда возникает нечто вроде депрессии. Правда, меня предупреждали. Я в свое время перенес операцию на сердце в Германии. Один умный человек, который тоже перенес такую операцию, сказал: «Когда вам заберутся в сердце — а там душа человеческая — вы почувствуете некоторый дискомфорт, и какое-то время будет трудно». Я не хочу сказать, что дошел до тяжелых форм депрессии, но время от времени некий, по-пушкински, «сплин» нападает.
октябрь 2003
Комментариев нет:
Отправить комментарий