Зимой 2001 года мне довелось провести пару недель вТолстовском фонде в нескольких километрах от Нью-Йорка.
В свое время этот Фонд был огранизован дочерью Льва Толстого с целью помощи эмигрантам из России.
Удивительно, но даже спустя почти восемь десятков лет в Фонде по-прежнему жили эмигранты. Так, мне посчастливилось повстречаться с дочерью барона Врангеля. Того самого Главнокомандующего Белой Армией.
В один из дней Наталья Петровна представила меня своему другу, князю Голицыну. Я навестил его в больнице, князю тогда уже было очень много лет. Князь много вспоминал об истории своей семьи, признавался, что мечтает успеть закончить книгу мемуаров.
А на прощание любезно познакомил меня с архивами своей семьи.
Сразу же после возвращения из Америки, с позволения князя Голицына, я опубликовал воспоминания княгини Любови Петровны Оболенской (Трубецкой).
ЖАРА, июль месяц. С первого июня до августа все наше семейство проводит в Узком — имении моего отца, князя Петра Николаевича Трубецкого, в 12 верстах от Москвы. В Узком был большой дом, флигель, чудная церковь XVII века (очень близко от дома) и 4 больших пруда. За прудами была роща, в которой моя мать, Александра Владимировна, проложила массу дорожек с лавочками. Одна прогулка была очень длинная («grand tour»), другая на половине дороги сокращалась («petit tour»).
В большом доме было 3 террасы — одна крытая и вся обсаженная растениями и цветами из оранжерей (были 2–3 большие оранжереи, одна оранжерея только в персиках, одна с другими фруктами и редкими цветами и одна исключительно с розами). С другой стороны дома была открытая терраса с колоннами, где стояли только большие лавровые деревья.
На крытой террасе в одном углу среди растений было устроено нечто вроде гостиной: диван, столы, кресла, лампы. Посреди террасы был наш большой столовый стол на наше большое семейство: двое родителей, пятеро нас, детей, пять гувернанток и два учителя для моих братьев. Так что обеденный стол обыкновенно был на 12–14 человек.
Балкон с этой стороны дома снижался в сад по длинным деревянным ступеням, на которые по окончании завтраков и обедов все садились. Перед домом (с одной стороны) был крокет, а недалеко за большими деревьями — теннис.
Зимой мы жили в Москве, на Знаменской улице (недалеко от Кремля). Это была громадная квартира в 2 этажа, в которой я прожила 18 лет — с 1891 по 1909 г., когда мы переехали в Петербург. Это произошло оттого, что моего отца, который годами был губернским предводителем дворянства в Москве, Государь назначил членом Государственного Совета в Петербурге. Началась новая жизнь! Мой старший брат Володя, которому было в это время 22 года, очень подружился с однолетками: Сашей Новосильцевым, Владимиром Писаревым и Алешей Оболенским (за которого я вышла замуж).
Так как мне было тогда 18 лет, а Соне (моей сестре) было 19, то моя мать решила, что нам пора «выезжать в свет». Начинается это с того, что девиц «представляют» Императрице, а потом приглашают на балы (к знакомым). Соня была представлена Императрице за 3 месца до меня, т. к. была старше, и сразу после этого получила от государыни «шифр» — большой бриллиантовый знак вроде большой броши (около 5 дюймов высотой) в виде инициалов государыни на большом голубом банте. Эту ленту Соня, как фрейлина Императрицы, должна была надевать на каждый бал.
В ту эпоху всех девушек нашего круга учили играть на фортепьяно, петь и рисовать. Однако моя мать находила, что это плохая система, что большинство девиц, которые учились «всему», делали все не очень хорошо и даже плохо и что лучше искать в человеке способности и тогда концентрироваться на одном.
У меня были способности к музыке (фортепьяно) и к рисованию. Моя мать сказала, чтобы я выбрала, что я хочу, и тогда она мне достанет первоклассного учителя, но потребует, чтобы я отнеслась к «этому делу всерьез», т. е. упражнялась на фортепьяно не один час в день, но 3–4 часа.
Через год или два после того, как я стала играть, оказалось, что один из товарищей моего брата Володи — Алеша Оболенский — тоже очень музыкален и разучивает много серьезных вещей на скрипке. Его отец — князь Александр Дмитриевич — подарил ему чудную скрипку Страдивари при условии, что он никогда не будет подписывать долги. Алеша обещал, что было очень трудно, т. к. он служил в Кавалергардском полку, где все офицеры делали долги. После своего обещания, даже после нашей свадьбы (около 3 лет с того дня, как мы с ним познакомились), он никогда не подписывал долгов, а когда очень нужно было достать денег, то просил меня подписывать. Алеша, зная, что я увлекаюсь игрой на фортепьяно, предложил мне играть с ним. Мы стали с ним играть раз в неделю по вечерам, причем так как нам, девицам, тогда не позволялось видеться с молодыми людьми без шапрона (без свидетелей. — Авт.), то одна из наших гувернанток — или Fraulein Алин или M-lle Bentin (француженка) — должна была сидеть в той же комнате, где мы играли. Мы оба стали увлекаться друг другом все больше и больше. В Петербурге в это время была масса балов и маленьких вечеринок. Очень веселая была зима. У моей сестры Сони шел роман то с Сашей Новосильцевым, то с Владимиром Писаревым. Мой брат Володя влюбился и женился на Маше (Марии Сергеевне) Лопухиной, так что настроение влюбленности и романов царствовало в нашем доме.
Первого мая мы, как всегда, переехали в Узкое, где было чудно. А в августе перебрались всем семейством в Казацкое — большое имение отца в Херсонской губернии. У отца вообще была масса больших имений: в Московской губернии — Узкое, в Херсонской — Казацкое, в Таврической — Далматово, в степях — большое место с лошадьми, на Кавказе — «Сочи».
Самым большим было Казацкое — около 40 тыс. десятин. Мы, дети, и наши знакомые всегда ездили на линейке. Родители же всюду ездили в коляске, запряженной тройкой гнедых лошадей со своего завода. В Казацком был огромный виноградник — выделывали массу разных вин, белых и красных.
Когда мы осенью переехали в Казацкое, в это время Алеша Оболенский, который весь год отбывал воинскую повинность в Кавалергардском полку, был переведен в офицеры. Он телеграфировал нам в Казацкое, спрашивая, может ли он приехать к нам погостить. Через несколько дней, после нашего согласия и приглашения, Алеша прикатил, веселый и довольный, в кавалергардском мундире. Когда я увидала его в нашем доме, у меня дух захватило, сердце забилось, и как-то я почувствовала, что он — мой, что приехал для меня, без сомнения.
Первые дни после его приезда мы много ездили верхом, ездили на виноградник — пробовать виноград и новое вино, которое выделывали в наших винных подвалах. Время летело с замечательной скоростью. Однажды под вечер Алеша вдруг мне предложил поехать с ним покататься на маленькой лодочке по Казаку. Я согласилась. По бесконечной каменной лестнице мы сошли к реке, где стояла наша крошечная чудная лодочка, сели — он за весла, я за руль — и поплыли по Казаку вниз. Во время этой прогулки Алеша вдруг меня спросил, хочу ли я сделаться его женой и что он не хотел это говорить, пока его не произвели в офицеры. Я, конечно, тут же согласилась, и мы решили, что, как только вернемся домой, он пойдет к моей матери и официально попросит моей руки. Он пошел к ней в спальню и пробыл там минут 15. Вышел оттуда сияющий и позвал меня туда же. Мой отец был в отъезде, мы его ждали только на следующий день. Из-за этого моя мать просила нас подождать говорить моим братьям и сестрам, что мы стали женихами (это было очень трудно). После того, что Алеша объявил моему отцу о помолвке, пришлось еще немножко стараться скрывать ее, т. к. мои родители послали телеграмму родителям Алеши и ждали их ответа. Ответ был получен очень скоро, и очень радостный, и счастье началось!
Началось счастие такое, как я себе не представляла, что бывает. Все в Алеше было мне близко, дорого. Мы, видимо, оба были так влюблены друг в друга, что ничего другого для нас не существовало. После 2–3 недель такой жизни в Казацком нам всем надо было ехать в Петроград. Алеша должен был вернуться в полк, а нам всем надо было уже на зиму ехать в город. Не помню почему, но нам всем, кроме Володи (В. П. Трубецкой), который должен был ехать в университет в Петроград, пришлось на целый месяц остановиться в Москве (кажется, нашу петроградскую квартиру обновляли, красили, что-то переделывали). Это расставание с Алешей мне было очень тяжело. Он придумал 2 раза в неделю посылать мне колоссальные букеты самых разнообразных чудных цветов, пока мы не переедем в Петроград.
Наконец мы переехали, и Алеша повез меня знакомиться с его родителями и братьями: Сашей, Петриком, Дмитрием и его женой Еленой (урожденной Бобринской). Мы хотели устроить свадьбу очень скоро после приезда, но вдруг был получен приказ от Алешиного дедушки Половцева — ждать его возвращения из Парижа. Он сообщил, что занимается собиранием бриллиантов для большого колье, которое он хочет подарить мне, как невесте любимого внука. Пришлось ждать. Эти 6 недель ожидания свадьбы были очень оживленные. Все время были у всех: родственников и знакомых. Устраивались маленькие вечера в честь нас — женихов, и все дарили чудные подарки: драгоценности, лампы, кое-какую мебель для будущей квартиры. Моя мать дарила мне все приданое: белье, платья, шляпы, посуду, венчальное платье. Весь выбор вещей и примерки занимали массу времени.
В эту эпоху, до свадьбы, мы очень много играли — я на фортепьяно, Алеша на своем Страдивари. Наконец приехал из-за границы дедушка Половцев с подарком, и мы смогли назначить день свадьбы. Бриллиантовое колье было поразительным: около 30 громадных бриллиантов без единого недостатка. Это была такая роскошь, что, вспоминаю сейчас, у меня был шанс надеть это колье всего 14–15 раз до революции. Я, боясь такую ценность держать просто в доме, положила бриллианты в сейф, откуда их украли большевики!
Так как дедушка приехал, можно было решить день свадьбы. День свадьбы был назначен на 31 января 1909 г. Церковь для венчания была выбрана полковая кавалергардская, т. к. Алеша только что был произведен в офицеры Кавалергардского полка. Старшим шафером у Алеши был его брат Саша. Старший шафер идет в дом к невесте, которая в это время должна уже быть одета в венчальное платье и с большой белой вуалью на голове (вуаль была на свадьбу из кисеи и прикреплялась шпильками к волосам). Венчальное платье должно было быть сшито из толстого белого сатина с длинным шлейфом. Кисейная вуаль должна быть такой же длины, как и шлейф платья.
Когда приехал к нам в дом Саша Оболенский (старший брат Алеши), то он должен был поднести мне большой букет со словами: «Жених в церкви». Тогда мои родители встали, взяли икону Казанской Божией Матери и благословили меня на свадьбу. Пока они меня крестили иконой, я должна была стоять перед ними на коленях, креститься и кланяться в землю. Все мои близкие двоюродные, троюродные тетушки присутствовали при моем одевании и благословении. Когда кончили меня благословлять, все присутствующие понеслись в церковь, а я поехала туда с родителями и с «мальчиком с образом». Обыкновенно выбирают маленького мальчика до 10 лет, которому дают нести образ, которым невеста была благословлена родителями. Когда мы приехали в церковь, она была полна. Жених стоял напротив иконостаса в ожидании. Мой отец привел меня в середину церкви, поставил рядом с Алешей и отошел. Привел он меня под пение хора «Гряди, голубица». Мальчик шел впереди меня с образом, который он должен был передать в руки священника. Направо и налево от нас стояли наши шафера, которых было очень много. С моей стороны все штатские: мой брат Коля, двоюродные братья, друзья, а со стороны, где стоял Алеша, — все были кавалергарды, приятели Алеши в парадных красных с золотом мундирах.
Когда кончилась служба, мы все поехали на квартиру моих родителей (Сергиевская, 38), где был устроен большой прием с шампанским и массой закусок. Сколько было народу, даже не могу сказать — просто толпа. В 8 часов был маленький обед для нас, братьев, сестер и ближайших родственников и семейства Оболенских. В 9 часов я должна была идти переодеваться — снять мой венчальный наряд и надеть шерстяной костюм для поезда, т. к. уже в 10.30 надо было садиться на поезд, чтобы ехать в Вену (Вена должна была быть нашей первой остановкой нашего свадебного путешествия). Там мы должны были оставаться 2 недели, а потом ехать в Италию (Рим, Венеция) и Париж.
Все время нашего свадебного путешествия было сплошное наслаждение. Мы особенно наслаждались, что были все время вдвоем, так как до свадьбы моя мать требовала, чтобы все время присутствовал свидетель, т. е. гувернантка должна была сидеть в той же комнате, где мы были. Даже когда мы в зале играли вдвоем — одна из гувернанток с работой или с книжкой сидела в той же комнате.
Во время свадебного путешествия мы, правда, совсем не сознавали, как летело время, — все было наслаждение: рестораны, театры, все достопримечательности городов, где мы останавливались (Вена, Рим, Париж). И мы становились ближе и ближе друг другу! Мы все оттягивали ехать домой в Петроград до момента в Париже, когда я вдруг поняла, что я беременна, начинаю ждать ребенка.
Наступил момент, что захотелось домой. Тут же Алеша взял билеты на поезд, и мы покатили в Петроград.
Для нас сняли маленькую квартиру на Сергиевской улице (на той же улице жило мое семейство — Трубецких и семейство Алеши — Оболенских). Квартиру обставляла моя мать — она была совсем готова нас принять. Было очень уютно и красиво: все больше в бледно-зеленых тонах. Карельская береза — в спальне и гостиной, а красное дерево — в столовой. Кроме комнаты для нас была большая немеблированная комната, предназначенная «на случай», если появится ребенок.
Я очень просила Алешу, чтобы он ушел из полка. Почему-то жизнь с полковыми обязательствами совсем меня не притягивала. Он тоже в душе не был типичным военным, его гораздо больше привлекала деревенская жизнь: охота, хозяйство, музыка. Так что он ушел из полка без особой драмы!
Дни шли очень быстро: концерты, театры, выставки картин, поездки к друзьям. После 5 часов к нам всегда кто-нибудь приходил, чтобы повидать или меня, или Алешу. К тому же из-за моей беременности я часто уставала и хотела сидеть дома, никуда не ходить, а просто много читать, играть на фортепьяно, отдыхать. Эту первую зиму в Петрограде мы очень часто обедали то у Алешиных родителей, то у моих. Подходило лето. В июне мы поехали в Узкое к Трубецким, на июль мы отправились в деревню к Оболенским в Пензенскую губернию. Там нам на 2 месяца дали целый маленький дом, так что было чувство, что мы живем сами по себе, не в гостях. Это чувство нам дало страстное желание жить в деревне у себя, а не в гостях у родителей. Эта мысль-желание становилась с каждым днем все сильнее и сильнее, и сами родители стали понимать, что для того, чтобы сделать нас еще счастливее, — нам надо подарить самостоятельное собственное имение!
Когда лето кончилось и мы переехали назад в Петербург, я стала усиленно устраивать будущую детскую, т. к. роды ожидались в начале декабря. Последний месяц до родов был очень тяжелый. Наконец начались роды, и 25 декабря 1909 года родилась наша девочка — Сандра (Александра. — И.О)! Девочка родилась большая, аккуратная! Роды были очень длительные (около 20 часов), и в госпиталь меня для этого не возили. Время шло быстро, зима проходила, дело шло к весне. Наступил апрель, и тут произошло событие, изменившее всю нашу жизнь. Одно утро я почему-то до завтрака пошла на квартиру моих родителей. Когда я вошла в кабинет моего отца — я увидала его, сидящего в задумчивой позе у своего письменного стола. Увидав меня, он сказал, что они решили с моей матерью сделать нам подарок: имение и деревню, т. к. они почувствовали, что и Алеша, и я ценим все, что касается жизни в деревне: и хозяйство, и цветы, и охоту, и верховую езду, и покой вечеров. Я вскрикнула от неожиданной радости и тут же ответила моему отцу, что они замечательно догадались о самых наших больших желаниях. Мы, как только проводим время вдвоем, только и говорим о нашей общей мечте — иметь свое имение, там жить, заниматься хозяйством и наслаждаться деревней. Тут же мой отец мне сказал, чтобы Алеша был готов на следующий день ехать с ним и с его помощником Герасимовым искать подходящее имение где-нибудь в центре России.
Было известно, что 3–4 имения среднего размера с домами, около 1000–1500 десятин каждое, продавались в средней России. Около недели я не имела известий от Алеши и моего отца, пока они разъезжали и смотрели все эти поместья, и вдруг я получаю телеграмму, что нашли и купили бывшее имение Самариных в Тульской губернии, место около 2000 десятин с меблированным домом, большим фруктовым садом в 20 верстах от станции. Имя этому месту было «Молоденки».
Когда я говорила моему отцу, что еще хотелось бы иметь в будущем имении, я сказала, что, во-первых, чтобы был чернозем (черная плодородная земля, а не глинистая или песочная), чтобы близко от дома были бы 1–2 рощи, чтобы поблизости от нашего имения жили бы милые соседи — свои люди (около Молоденок, оказывается, верстах в 2–2,5 жили Голицыны, Толстые, Раевские, Писаревы). Чтобы близко от нашего имения была деревня и, наконец, последнее мое требование, чтобы станция была бы не слишком близко от нас. В телеграмме, которую я получила, что Молоденки куплены, последняя фраза была, что все твои желания с покупкой имения исполнены.
Дом был большой, с большими высокими комнатами и закрытым балконом вокруг дома, и с лестницей в сад, и с двумя небольшими балконами по обеим сторонам дома. Внизу дома была большая столовая, две гостиных, большая и маленькая, кабинет, ванная комната и биллиардная. Наверху были только жилые комнаты-спальни, две детские и гостевая с широким коридором между комнатами. Мои родители дали нам большую сумму денег, чтобы мы обставили дом, как хотели. Спустя приблизительно шесть недель после покупки Молоденок мы отправились туда: Алеша, я, маленькая наша девочка Сандра с няней, повар, лакей и 2 горничные. До нашего переезда мой отец послал нам в подарок тройку вороных лошадей с большой коляской и кучером Иваном. Наш повар и лакей были посланы в дом за несколько дней до нашего приезда, чтобы расставить мебель, кровати и столы, более или менее как мы хотим. Наконец, мы доехали до Молоденок. Впечатление громадное — большой каменный дом. Была весна, все в зелени, запах от громадного количества сирени, у въезда — большой круглый зеленый луг с одной стороны дома. С другой стороны большая липовая аллея, которая вела к большому яблочному саду. Какое это было наслаждение, въехать и увидать это чудное место!
Первые 2–3 недели нашей жизни в Молоденках мы только занимались устройством дома, шитьем занавесок, расставляли фотографии, вешали зеркала и картины, чтобы сразу было уютно. Ездили по соседям (которые, к счастью, были наши давнишние друзья) и раза два за первые две недели ездили на охоту верхом со всеми гончими собаками и егерем (человеком, которого прислали Оболенские и который заведовал собаками и охотой).
Это было и волнительно, и весело. Происходило это так: Алеша и я верхом должны были стоять на опушке леса в разных местах. Охотник выпускал всех собак на противоположном конце леса, и мы издали слышали шум — это собаки, входя в лес, лаяли, стараясь найти зайца или лисицу. Когда собаки нападали на след зверя, то гул приближался к нам. Дичь выскакивала из леса поблизости то от Алеши, то от меня и кидалась в сторону соседней рощи. Между рощами было пустое пространство — луг, и тут помощники нашего охотника должны были стараться изловить зверя арканом или застрелить.
Жизнь в Молоденках была замечательная — интересы наши были очень разнообразные. Меня интересовали цветы, огород, яблочный сад, устройство дома. Алеша вникал в жизнь соседних крестьян, дружил с местным доктором, усиленно занимался продуктами земли (чудные луга, обширные посевы овса, кукурузы, картофеля), и кроме этого всего — музыка, т. к. мы продолжали много играть вместе и этим наслаждались.
Время шло незаметно. Каждый год весной я начинала ждать ребенка, и осенью мы ехали рожать в Москву к моей матери. Всех наших детей — Анну (Натьку), Любу, Алешу я рожала в госпитале, оставалась там около 8–10 дней, а потом переезжала или к моим родителям, или в нашу крошечную квартиру, которую наняли, когда переехали в Молоденки. Одну только девочку — Dolly — я родила в Узком, т. к. это было еще летнее время и мне не хотелось переселяться в госпиталь. За 2 недели до родов в Узкое переехал к нам наш чудный акушер Драницын и сестра милосердия.
Продолжение следует…
Комментариев нет:
Отправить комментарий