Женское царство Максаковых

Поначалу Максакова была одна: солистку Большого театра, легендарную исполнительницу партии Кармен, обожала вся страна. Потом у Марии родилась дочь Людмила, которая тоже вышла на сцену — правда, драматическую. А потом у Людмилы родилась Маша. Сегодня она солистка столичной «Геликон-оперы».

Мария



— Мама дала мне имя в честь бабушки. Потом она, правда, выяснила, что это не очень хорошая традиция, так как ребенок может повторить судьбу своего родителя. А у бабушки жизнь была непростой. Когда Марии Максаковой исполнилось 52 года и она еще находилась в прекрасной творческой форме, из театра прислали письмо. На папиросной бумаге было написано, что она переводится на пенсию. Умер Сталин, в стране менялся режим, а народная артистка СССР Максакова считалась любимицей вождя. Хотя это и не было правдой. Увольне¬ние из театра было чудовищным ударом. Пришлось ездить с бесконечными концертами по стране. Надо было содержать семью — кроме мамы было много других родственников.

Преимущественно женщин, так что бабушка была главой этакого женского царства. Мама родилась как раз накануне войны. В эвакуацию в Астрахань, где бабушка организовала филиал Большого театра, они отправились вдвоем. Однажды они плыли на корабле и началась бомбежка. Бабушка закрыла маму собой и за одну ночь поседела. Драматическое время было. Они выживали — не жили. И все было на плечах Марии Петровны. После того как сгорела дача, ютились в сторожке. Надо было зарабатывать деньги на строительство нового дома... Кстати, бабушка никогда не была членом партии. А в те времена это было поступком. Но для нее все это было чуждо, она ведь и петь начинала в церковном хоре. Даже будучи многократной лауреаткой Сталинской премии, Героем Социалистического Труда, она не была слугой режима. Ей и звание народной артистки СССР присвоили довольно поздно.

Спустя пять лет после выхода на пенсию бабушке предложили спеть «Кармен», прощальный спектакль. Когда она вышла на сцену, зал встал, ей устроили овацию. Так продолжалось после каждого ее выхода. Но опера закончилась, занавес опустился, и в Большой Мария Петровна больше не вернулась.

Бабушка была сильным человеком. После того как ей пришлось уйти из Большого, она стала даже более популярной. Тогда ведь на радио было всего две программы, и каждый день по одной из них звучал ее го¬лос: «Помню, я еще молодушкой была». Ей приходили мешки писем. В ящики квартир других жильцов почтальон раскладывал по одному-два письма, а бабушке приносил огромный мешок. Она садилась, тратила целый день на их разбор отвечала на каждое письмо, кому-то помогала деньгами...
Когда бабушку хоронили на Веденском кладбище, все улицы, ведущие к нему, были запружены людьми.

Людмила
 

Бабушка надеялась что дочка поступит в Институт иностранных языков.
Но мама, увидев по телевизору, как Василий Лановой на французском языке читает стихи, захотело пойти туда, где этому учат. Ходил даже анекдот: «Людочка Максакова так плохо знала Москву, что пошла поступать в иняз, заблудилась и поступила в театральное».

Бабушка даже звонила Щукинское и просила, чтобы маму приняли в
училище, только если у нее есть талант а не потому, что она дочь Максаковой. Но ей ответили, чтобы она не беспокоилась, так как ее дочь уже зачислена. После окончании училища мама поступила в Театр им, Вахтангова, куда ее взял сам Рубен Николаевич Симонов. Одной из ее первых ролей была Мама в «Живом трупе». Маме предстояло исполнить со сцены несколько цыганских романсов. Она специально ходила к цыганам и училась. Конечно же, поначалу не все получалось. И это было поводом для бесконечных замечаний со стороны коллектива: мол, дочь певицы, а поет плохо. Но к премьере все сложилось. И на записи спектакля, которая существует, видно, как мастерски мама поет.

На спектакли с маминым участием бабушка ходила с листочками бумаги, на которых убористым почерком записывала свои замечания. Мама с большим вниманием к ним относилась. Ведь у нее было огромное желание доказать, что она и сама по себе тоже чего-то стоит...

Маша


Я же почувствовала к себе особое внимание, лишь когда поступила в Академию им. Гнесиных. Не могу сказать, что это было очень приятно. Все старались выискать какие-то недостатки, чтобы наконец заявить: «Ну уж на внучке природа точно отдохнула». Мама меня к такому повороту событий не готовила. Не хотела, наверное, вбивать это мне в голову.

До шести лет я жила на даче и была предоставлена самой себе. У нас был большой дом в Снегирях, оставшийся от бабушки, два гектара земли вокруг. Я лазила через забор и бегала, где хотела. То, что у меня есть слух, обнаружил... настройщик. Все произошло совершенно случайно. Я лежала дома с ангиной, а он в соседней комнате настраивал пианино. Я пару раз пискнула — это, мол, «си», а это «ля». В общем, родителям бы¬ло сказано, что у меня идеальный слух. Настройщик еще и пристыдил их за то, что они не обращали на этот факт никакого внимания. И жизнь моя круто изменилась — папа выписал мне из Баварии гувернантку, я поступила в музыкальную школу. После вольной жизни очутилась в тисках. Что, разумеется, сразу же сформировало во мне негативное отношение к занятиям. Мне совершенно не хотелось заниматься, и с приближением очередного зачета я все больше и больше пони¬мала, что музыка — это не мое. Рядом со мной учились ребята, для которых вся жизнь была связана только с музыкой. Я же отдавала себе отчет, что в мои планы исполнительское искусство не входит. Школу я закончила круглой отличницей. Но при этом понимала, что играть не буду никогда.

Голос у меня обнаружился тоже совершенно случайно, благодаря анекдотичной истории с собакой. У нас жил пес Цезарь, который, выходя со мной на прогулку, все время убегал. Мне лень было ходить за ним, и я истошно кричала. В конце концов наши соседи по дому не выдержали и обратились к родителям с просьбой, чтобы Машенька выходила выгуливать собаку пораньше. Потому что, пока я не погуляю, они не ложатся спать, так как я их своими криками разбужу. Тогда-то папа и обратил мамино внимание на то, что у меня, наверное, есть способности к пению.

Я стала заниматься с преподавателями, разучивать арии. И была очень этому рада, так как всегда любила петь. Романс «Жаворонок» учила с таким усердием, что преподаватель предупредила: «Еще раз так споешь, у меня будет жаворонок кишок». В Академии им. Гнесиных я стала самой младшей студенткой на курсе, мне было всего 17 лет, хотя туда принимают только с 18. Вместе со мной, к слову, учился и Николай Басков.

Сегодня я солистка «Геликон-оперы», пою «Русалку». Связываю с этим театром большие надежды. Соприкосновение с талантом Дмитрия Бертмана — большое счастье. Но самый суровый мой критик по-прежнему мама. После того как у меня родился Илюша, она, правда, сказала, что теперь в моих силах уверена: у всех вокалисток после рождения детей крепнет дыхание и голос становится ровнее. 

Вообще о том, что я стану певицей, мне говорил еще сам Иван Козловский. Знакомство с ним — одно из самых ярких впечатлений моего детства. Иван Семенович был изумительным человеком. У нас с ним не только квартиры располагались в одном подъезде, но и дачи были по соседству. Раньше в Снегирях был такой «гипертонический кружок», по которому Козловский всегда прогуливался. Вся его жизнь была полна каких-то ритуалов. Он выходил из дома, в определенном месте молился. Вел довольно затворнический образ жизни, ходил всегда с неизменным шарфиком вокруг шеи. Говорил, что боится застудить горло. И под этим же предлогом не общался с неприятными ему людьми. Встречая меня, он каждый раз почему-то просил взять ноту «соль». Я брала, и Иван Семенович говорил: «Будешь петь». Хотя мне тогда было-то года четыре. Начала моей серьезной певческой карьеры он не за¬стал, но считаю, что своеобразное благословение я получила.

 Какие еще остались воспоминания детства? Например, празднование католического Рождества: мой папа, Петер Игенбергс, — католик. Из Германии он всегда привозил чемоданы подарков. Никогда не забуду, как мы возвращались из-за границы. В одном такси ехали мы, а в другом — набитые чемоданы. Мама скрупулезно выполняла просьбы друзей и знакомых, тут же было ничего не достать.

Мы с моей племянницей разбирали сумки, наклеивали на вещи номерки, другие такие же номерки складывали в цилиндр и устраивали беспроигрышные лотереи. У нас на даче был бар, в котором распола¬гались гости: Аркадий Хайт Гриша Горин, Игорь Кваша, Андрей Миронов, Никита Михалков, Андрон Кончаловский. Под потолком висел зеркальный шар, от которого по всей комнате расходились блики. На стойке были шейкеры, разной формы бокалы... По советским време¬нам это было чудом.
Гости рассаживались по диванам и тянули номерки. Папа привозил столько подарков, что к цилиндру прикладывались несколько раз. Мама всегда хорошо готовила. На православное Рождество пекла пирог из осетрины. А ее подруга Людмила Целиковская приносила свое фирменное угощение. Ее пирог назывался «200-200-200». И готовился по очень простому рецепту: бралось по 200 граммов муки, масла и жирной сметаны, которые морозились и становились тестом. В качестве начинки использовалась капуста.

Как-то папа привез из Германии видеокамеру и заснял наше рождественское веселье. Гриша Горин с Андреем Мироновым написали смешной сценарий для капустника, все много дурачились, шутили. Но когда на следующее утро просмотрели запись, то схватились от ужаса за голову: на вечеринке было произнесено немало антисоветских вещей. В результате запись немедленно уничтожили. Теперь так жалею... 

Поначалу я не отдавала себе отчета, что родилась в какой-то исключительной семье. Ну висит на нашем доме мемориальная доска с именем бабушки, и что? Мне казалось, что ничего особенного в этом нет. Знаете, гениальный пианист Денис Мацуев, в семье которого все играют на рояле, до какого-то возраста считал, что все люди умеют играть на рояле. И только теперь я начинаю понимать...