МОЯ КНИГА- ЛИДЕР ПРОДАЖ В МОСКВЕ

В день рождения Пушкина так приятно сообщить, что моя новая книга "Вера Прохорова. Четыре друга на фоне столетия" вот уже 31 день является лидером продаж в главном книжном магазине Москвы - "Торговом Доме Книги "Москва" на Тверской.
А вообще, книгу можно купить уже всюду- от Тверской в Москве и Невского в Питере до Женевы и Нью-Йорка.
Ну и на ozon'е в интернете, конечно.

Такими словами она начинается:

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Эти записи я начал делать в 1999 году.

Поначалу хотел просто сделать очерк для газеты.

Но потом понял, что из монологов моей собеседницы может получиться настоящая биография ХХ века.

В этой книге много действующих лиц: Борис Пастернак и Михаил Булгаков, Константин Станиславский и Марина Цветаева, знаменитый профессор Московской консерватории Генрих Нейгауз и сталинский нарком Ежов, Юрий Нагибин и Белла Ахмадулина, художники Валентин Серов и Роберт Фальк, академик Андрей Сахаров и министр культуры Екатерина Фурцева и многие другие - великие и не очень - персонажи. 

Но главных героев всего двое - Вера Ивановна Прохорова, удивительная женщина, чья судьба пропустила через себя все коллизии и трагедии ушедшего столетия.

И пианист Святослав Рихтер, чья жизнь оказалась неразрывно связана с Верой Ивановной.

Знаменитый пианист Генрих Нейгауз, учитель и друг Рихтера, в одном из своих писем Рихтеру писал: «Мне бы следовало лет пятьдесят писать, «набивая руку», чтобы написать о тебе хорошо и верно».

Я осмелился поставить точку в этой книге через одиннадцать лет...

                                  * * *

Святослав Рихтер жил не один .

Камерная певица Нина Дорлиак стала для пианиста гражданской супругой. Но самым близким человеком для Рихтера на протяжении почти шести десятилетий оставалась Вера Прохорова.

Может, потому, что познакомились они, когда Светик, как его называла Вера Ивановна, только-только приехал в Москву. И все у них еще было впереди - у Рихтера слава и плата за свой великий талант, а у Прохоровой - годы лагерей, потом освобождение, работа в институте иностранных языков и дружба со Светиком.

ВИПа (так, по инициалам имени, отчества и фамилии ее называют близкие люди) всю жизнь прожила одна. И Рихтер неизменно приходил в ее маленькую комнату на улице Фурманова, а затем в такую же небольшую, правда, уже отдельную квартирку в Сивцевом Вражке.

Меня с Верой Ивановной познакомил друг.

«Випа дружила с Рихтером и хочет тебе рассказать о нем. Может, ты потом что-нибудь напишешь».

                                               * * *

Вере Ивановне действительно было что рассказать. И, как оказалось, не только о Рихтере.

Когда зимой 1999 года я только перешагнул порог дома Прохоровой, мне вспомнилось точное, не потерявшее с годами яркости из-за, возможно, чрезмерной красоты и образности, высказывание Виктора Шкловского.

Знаменитый писатель в свое время сравнил дверь квартиры Лили Брик с обложкой книги, которую ему посчастливилось приоткрыть.

Впервые придя к Вере Ивановне, я еще не знал, какими удивительными историями предстоит наполниться моей жизни.

Но сразу почувствовал, что произошла Встреча, о которой можно только мечтать.

Слушая и записывая монологи своей собеседницы, я удивлялся только первое время. А потом, привыкнув к тому, что Прохорова видела и знала едва ли не всех выдающихся людей прошлого века (со знаковыми же фигурами века позапрошлого она была связана родственными узами), я уже просто приходил и предлагал: «А давайте сегодня поговорим о Пастернаке». И Вера Ивановна тут же откликалась на мою просьбу и начинала свой рассказ.

Иногда я действовал наудачу, спрашивал: «А вы видели Булгакова?»

И получал в ответ невозмутимое: «Ну как же, мы ведь были соседями».

И далее следовал монолог о писателе и его жене, с которой, как оказалось, Вера Ивановна тоже была в хороших отношениях.

                                         * * *

Мы регулярно встречались с Верой Ивановной, я записывал ее воспоминания.

Иногда я ловил себя на желании поправить Прохорову, мол, официально считается, что то, о чем она говорит, обстояло совсем по-другому.

Но вовремя одергивал себя. В конце концов, я об этом читал в книге, а Прохорова видела своими глазами или, по меньшей мере, слышала от тех, кто видел.

И потом, мы ведь не писали с ней учебник истории.

Скорее, у нас получалась «книга судеб». О которых Вера Ивановна рассказывала то, что знала. И то, что могла знать только она.

                                          * * *

Она никогда не была замужем.

Но и одна, кажется, бывала не часто – то и дело к ней забегал кто-нибудь из студентов или родственников.

Однажды я застал у Прохоровой ее двоюродную внучку. Улучив момент, когда хозяйка отлучилась на кухню - каждый раз она настойчиво требовала, чтобы наши разговоры сопровождались чаепитием, внучка неожиданно и, как мне показалось, даже с какой-то злобой произнесла: «О Рихтере, значит, расспрашиваете? А вы знаете, что он сломал моей бабушке жизнь? Потому что самое ценное, что было в ее жизни - это открытки, чемодан с которыми лежит под ее кроватью?!»

В этот момент в комнату вернулась Вера Ивановна.

Внучка, не желая продолжать начатую тему, убежала по каким-то своим делам. И больше наши пути с ней не пересекались.

 Но я ее слова запомнил. Тем более, что, как оказалось, она сказала правду - открытками Рихтера Вера Ивановна действительно дорожила.

                                         * * *

Я приходил к Вере Ивановне много раз.

Перед тем, как начать разговор, мы неизменно собирались выпить чаю. Расставляли чашки, раскладывали конфеты, пирожные, и, налив в электрический чайник воду, включали его.

Но почти никогда до чая не доходило. Потому что только открыв мне дверь, Прохорова едва ли не сразу начинала что-то рассказывать.

И, кажется, полностью переносилась в свое прошлое.

Как-то она заметила: «Я ведь пережила всех, о ком вспоминаю. Нет ни Светика Рихтера, ни Бориса Леонидовича, ни Зины, ни Юры Нагибина, ни Роберта Рафаиловича. Пустота вокруг. А я, как ни странно, жива. Может, для того, чтобы успеть рассказать о них то, что могу вспомнить только я?»

И она вспоминала.

Чашку с уже остывшим и ставшим иссиня черным от забытого в ней пакетика с заваркой чая Вера Ивановна замечала только через пару часов.

Я же и вовсе вспоминал о том, что мы вроде как собирались пить чай и даже условились, что в этот раз сделаем это с черничным пирогом, уже на улице, когда, словно боясь расплескать доверенную мне тайну, бежал домой к письменному столу...

                                      * * *

Вера Ивановна оказалась неповторимой рассказчицей.

Когда мы только познакомились, ей уже был 81 год. Достойный возраст для человека с прекрасной памятью и завидным чувством юмора.

Но и за те десять лет, в течении которых мы делали эту книгу, она, кажется, почти не изменилась.

То же поразительное внимание к деталям судеб своих великих совеременников, цепкость памяти и ироничное отношение к себе.

Во время одной из наших встреч ей по телефону позвонил кто-то из племянниц.

Узнав тему нашей беседы (мы говорили об отречении Николая Второго и роли, которую в этом сыграл двоюродный дед Прохоровой), девушка строго, как мне показалось, поправила неточность Веры Ивановны в датах.

Та виновато улыбнулась и произнесла в трубку: «Да, я оговорилась. Но белые медведи склероза, о которых ты подумала, еще только на пути ко мне».

                                   * * *

После того, как Прохоровой исполнилось 90 лет, мне стало страшно набирать номер ее домашнего телефона.

Я боялся, что мне просто не ответят. Или трубку возьмет уже совсем другой человек.

И как же я был счастлив, когда Вера Ивановна поднимала трубку и своим ставшим для меня уже родным голосом привычно произносила скороговоркой: «Але-але-але».

На вопрос о том, как она себя чувствует, отвечала: «Все еще жива, как ни странно».

А узнав о том, что я звоню из Грузии, где сейчас уже жарко, интересовалась: «Я надеюсь, только в плане температуры?»

Когда я приезжал в Москву, мы снова встречались.

Привычно ставили чайник и так же традиционно о нем забывали.

Я приносил с собой диктофон и чистую тетрадь, в которой было записано только два слова - имя и фамилия очередного великого знакомого Прохоровой.

Каждый раз, слушая ее, я понимал, что Вера Ивановна - это мой клад.

И моя книга...

 Игорь Оболенский