«Любовь Орлова играла мою домработницу»
ГЛАВНОЙ нашей кинозвездой я считаю Любовь Петровну Орлову. Она не была гениальной актрисой и божественной красотой тоже не отличалась. Но… Вот Дина Дурбин тоже не была красавицей, но ее так умело снимали, что все влюблялись. И Александров для Любови Петровны так выстраивал кадр, что она казалась идеалом. Мне посчастливилось встретиться с ней на съемках ее последней картины «Скворец и Лира». Я играла немецкую фрау, всю в кринолинах-перчатках, а Орлова — мою домработницу.
Часть фильма снимали в Германии. И так получилось, что из женщин в группе нас было двое — я и Любовь Петровна. И она приглашала меня выпить кофе. Помню, я так мучилась в первый раз! Я же курю, но при Орловой дымить не смела. Сижу, кофе пью, а сама все думаю, когда же смогу сигарету взять. И тут неожиданно Любовь Петровна достает пачку импортных сигарет, спокойно закуривает и кивает мне: «Римма, курите».
Как-то она спросила меня: «Вы иностранные языки учите?» А какие иностранные языки, если в школе учила немецкий, в институте — французский, а потом сама пыталась заниматься английским. В результате так ничего и не выучила. «А вы, Римма Васильевна, вначале один язык выучите, а потом и за другие возьметесь, будет уже проще», — дала совет Орлова.
Каждые пятнадцать минут она совершала прогулку. Потом подходила к столику, у которого стояло два кресла, и говорила: «Григорий Васильевич, я готова поесть». Она садилась, Александров занимал второе кресло, доставал из какого-то сундучка сухарики, и Любовь Петровна макала их в кофе и ела. А если видела меня, то приглашала присоединиться к их трапезе. Григорию Васильевичу приходилось вставать у меня за спиной, кресла-то два всего было. А что мне эти сухарики? Я пиво любила, тем более что в Германии столько сортов. Только Орлова с Александровым на что-то отвлекались, официант уже кивал мне: «Айн бир?» И я ему в ответ кивала.
Любовь Петровна была очень умным человеком, с ней было интересно. Но в свою «коробочку» ни она, ни Александров никого не допускали. У них были удивительные отношения. «Вы, Любовь Петровна», — обращался к ней Григорий Васильевич. И она ему на «вы» отвечала. Жили в разных номерах гостиничных. Как они на самом деле относились друг к другу, любили — не любили, все это так и осталось тайной.
Никогда не забуду сдачу фильма на «Мосфильме». В просмотровом зале сидело всего четыре человека — Любовь Петровна, Григорий Васильевич, я и Петя Вельяминов, который играл одну из главных ролей. Я уже тогда почувствовала что-то неладное. Да и сами съемки были странными. Любовь Петровна накануне сделала пластическую операцию и довольно неважно выглядела. Ее по нескольку часов гримировали.
Я, когда оказалась за одним столиком с Орловой, на ее руки первым делом посмотрела и ахнула. У нее были ужасные руки! Не зря же говорят, что в «Скворце и Лире» вместо ее рук Александров снимал руки восемнадцатилетней дублерши. Любови Петровне тяжело давалась роль.
А тот фильм… Как бы я ни уважала Любовь Петровну, «Скворец и Лира», увы, не получился. Его ведь и по телевидению показывали всего один раз.
«Как мне народную дали»
ВОТ зачем я вам все это рассказываю? Несет меня, не могу остановиться. Всегда говорю себе: «Римма, потише, поинтеллигентнее, выбирай слова». Но куда там, все равно несет.
Вот недавно предложили мне роль в фильме. Съемки должны были быть на Азовском море. Я и размечталась, что возьму с собой внука с дочерью, подешевле отдохнуть получится. А поэтому решила, что, каким бы ни был сценарий, отказываться не буду. Приезжает ко мне режиссер. Я его кофе пою, как же — работодатель! А он как начал о себе рассказывать, о маме своей, которая заставляла его дневники вести, и он из них сценарий сочинил! Я уже знаю: если режиссер много говорит, он, как правило, слабый. Но молчу, об Азовском море думаю. Оставил он мне сценарий, уехал. Начала я читать и пришла в ужас — какой-то мальчик влюбляется в певицу, ревнует ее. И при этом есть еще три женщины — тетя Маша, тетя Паша и тетя Фрида.
Я такие роли называю упаковочной бумагой — убери их, и никто не заметит. Сижу, думаю, кого он мне сыграть предложит. Не певицу же. Наконец звонит режиссер. А я не знаю, что ему говорить: с одной стороны, Азовское море, с другой — пустой сценарий. «Ну как вам?» — спрашивает. Я, наступая себе на шею сапогом 42-го размера, отвечаю: «Любопытно. А на какую роль вы меня планируете — тети Маши, тети Паши или, простите, тети Фриды?» Он аж взвился: «Как?! Вы не увидели себя в сценарии?!» Ну когда он мне показал, что чуть ли не роль Катерины в «Грозе» предлагает, меня понесло: «А что там видеть-то? Этих теть вы и сами можете сыграть, только юбки наденьте!» Ну и как вы думаете, поехала я на Азовское море? А фильм, говорят, вовсю снимают.
Нет, я всегда говорю, что думаю. Мне и звание народной артистки России дали только десять лет назад. Когда начали оформлять документы, одна подруга с удовольствием, как мне показалось, предупредила меня: «Зря все это, старухам званий больше не дают». Ну я и успокоилась. А там у меня как раз внук родился, я вся в хлопотах. Вдруг телефонный звонок: «Римма, поздравляем!» Я благодарю, говорю, что так рада, ведь всю жизнь мечтала именно о мальчике. «О каком мальчике? — удивляются в трубке. — Ты что, не знаешь, тебе «народную» дали!»
«Моя подруга Нонна»
ЛУЧШЕЙ моей подругой всегда была Нонна Мордюкова. Но два раза мы с ней здорово расплевались. Помирились, правда, потом. Она все-таки, извините меня, Нонна Мордюкова. Мор-дю-ко-ва, понимаете? Хоть я ее от себя и отлучала…
Наступает вечер, показывают фильм, следом — наше выступление. Надо было, конечно, мне первой выходить, разогреть перед Нонной зал. Но как-то так получилось, что Мордюкова первая вышла на сцену. Обычно Нонна говорит хорошо, зал сразу же попадает под ее обаяние. А тут никак не получается наладить контакт. Она говорит-говорит, а мысль закончить не может. И то и дело произносит: «Во-от». Я уже чувствую, она из-за этого свирепеть начинает. Наконец, она устала бороться и поворачивается в мою сторону: «А сейчас выступит моя лучшая подруга…» И не может от волнения вспомнить мое имя. А мы с ней по темпераменту похожи, иначе почему мы, два медведя, в одной берлоге уживаемся? И я тихо ей подсказываю: «Вася меня зовут». Она аж зашлась от хохота, на весь зал закатилась. И зал начал ей аплодировать, публика начала ржать. Выхожу я, народ раззавелся, через слово — аплодисменты. А я вижу, как Нонна в лице меняется. «Помнишь, — обращаюсь к ней, — мы с тобой в одну картину пробовались?» Она мне резко так бросает: «Нет!»
Ну, я это усекла и быстренько свернула выступление. Вернулись мы в номер, и Нонна спрашивает: «Чего это ты так разошлась-то?» Я ей и ответила: «А ты что думаешь, я не актриса? Или ты меня шестеркой считаешь? А я-то думала, мы на равных. Просто ты в 24 года лауреатом Сталинской премии стала, а я только в 42 года сниматься начала. И еще неизвестно, кто лучше». И вот этого Нонна пережить не смогла. А у меня как заслонка упала. Когда поняла, что она, оказывается, милостиво позволяла с собой дружить, я тут же вычеркнула ее из своей жизни.
Но она ведь пишет хорошо. Пошла я в очередной раз получать паек (нам раньше в высотке на Котельнической набережной продукты давали — сгущенку, крупу). И мне передали номер журнала, в котором был напечатан рассказ Мордюковой. Лично она мне испугалась передать, думала, наверное, что я ударю ее. Открываю журнал, а там надпись: «Мадам! Если вы соизволите прочесть мое сочинение, буду вам благодарна. Н. Мордюкова».
Я пришла домой и мгновенно прочитала. Вот, паразитка, думаю, как пишет хорошо. Но трубку, когда она мне звонила, не брала. И знаете, как мы помирились? Сдохнуть можно. В моем доме на первом этаже есть аптека, куда ходит Нонна. В один из дней раздается звонок в дверь. Открываю — на пороге стоит Мордюкова. Как была в шубе, влетела в квартиру и принялась расхаживать: «Мать твою, чего это я хожу в аптеку и делаю вид, будто здесь никто не живет!» Я начала ржать, чуть не умерла от смеха. И простила ее.
Хотя нет, про это не надо писать. Она мне вчера позвонила и попросила ничего про нее не говорить. Испугалась, что я примазываюсь к ее имени и рекламу себе делаю. Да чтоб я после этого хоть раз еще про нее сказала! Никогда! Разве я чего плохое про нее когда говорила? Наоборот, всегда по-доброму вспоминаю.
Как мы при этом умудрялись дружить? А она человек интересный. И очень талантливый. Конечно, у нее характер, у меня характер, мы ссорились. Но разговаривать могли часами. Когда собирались, ржали до упаду. Надо же видеть, как Мордюкова рассказывает. Однажды ее положили в больницу. Как народной артистке СССР отвели отдельную палату. А она сама попросила перевести ее в общую, чтобы было с кем поговорить. Как-то ночью их разбудил плач женщины, которой наутро предстояла серьезная операция. Они попытались ее как-то утешить, мол, ничего страшного, операция пройдет хорошо, и она перестанет мучиться. А женщина им и отвечает: «Да я не из-за операции плачу. Мне сон страшный приснился. Прихожу я на завод, а моего станка нет. Провалился. А на его месте ленты какие-то висят. Ой, не могу я без станка…»
Мы с ней одно время даже карате вместе занимались. Да, в Театре киноактера. У меня рука стала болеть, и врач посоветовал заняться карате. Я потом и Нонну в эту секцию затащила. А закончилось все тем, что Никита Михалков снял меня в «Родне». Все забавно получилось. У Нонны был день рождения, который совпал со съемками у Михалкова. Ну я и подговорила ее сестер поехать в Звенигород, где снимался фильм. «А то, небось, она там одна сидит, кукует», — сказала я.
И правда, когда мы, взяв с собой пироги какие-то, вино, приехали, то нашли Мордюкову, одиноко сидящую в гостиничном номере около телевизора. Устроили мы застолье, а там потихоньку к нам и съемочная группа подтянулась — Михалков, Павел Лебешев, оператор, другие ребята. Сидим, ржем. И Нонна возьми и расскажи историю про то, как мы с ней карате занимались. Никита так засмеялся, что как сидел на стуле, так и упал с него, только ноги торчали. И на следующий день привел меня на площадку и снял в сочиненной тут же роли администратора гостиницы, которая не пускает знакомого Мордюковой: «Мест нет!» Весь Дом кино, когда была официальная премьера «Родни», смотря эти кадры, помирал со смеху…
Нонна ведь меня и поддерживала. Однажды во время правительственного концерта в Кремле случилось страшное. Я должна была читать со сцены стихотворение о том, что «красный — это цвет победы, а белый — символ врагов». Режиссер попросил меня надеть белое платье, на которое они направят красный луч прожектора. Выхожу я в белом, начинаю читать, а никакой подсветки нет. Оказалось, какие-то неполадки с аппаратурой. А мне-то что делать? Я уже на сцене. Так и рассказала, что «белый цвет — символ врагов», стоя в белом платье. Зал даже ржать начал. За кулисы я вернулась, сама белая от ярости. А Гена Хазанов, помню, стоял, пил кофе и успокаивал меня: «Римма Васильевна, они же дебилы, не обращайте внимания!»
Нонна тоже говорила, что все в порядке, что никто ничего не заметил. И что смех в зале был из-за мужчины, который шел между рядами и оступился. А потом не выдержала, сама засмеялась и попросила разрешения рассказывать эту историю на концертах. Вот такая она, моя Нонна. А как поет с сестрами, заслушаешься…
Продолжение следует
май 2005 г.
Комментариев нет:
Отправить комментарий