Никита МИХАЛКОВ. Интервью

— НИКИТА Сергеевич, деньги и счастье — понятия неразрывные?

— Вопрос, в деньгах ли счастье, для меня бессмыслен. Смотря что считать счастьем. Если гармония — то есть то, что ты хочешь, совпадает с тем, что ты можешь, и тебе Господь это дает, то у тебя будет ровно столько денег, чтобы удовлетворить свои желания, исходя из своих возможностей.

— У вас это часто совпадает?

— Ну, пока совпадало.

— То есть вы человек счастливый?

— Думаю, что… Да даже не задумываюсь, не гневлю Бога. Я счастливый человек и, как полагается русскому, этого стыжусь иногда.

— МОЖНО ЛИ совмещать занятия политикой с верой в Бога?

— Только тот, кто верит в Бога, должен заниматься политикой. Иначе что ж за ужас-то будет? Про то, как обстоит дело у нас, говорить не будем, у нас все через задницу.

Понимаете, власть — это тяжелейший крест. И давать ее можно только тем людям, для кого это действительно крест, а не мечта. Я очень боюсь тех, для кого власть — мечта. Боюсь смертельно и очень не хочу, чтобы эти люди власть получали. Знаете, есть такая замечательная короткая молитва. Владыка Сергий сказал: «Господи, сделай так, чтобы моя воля не перешибла Твоей».

Другой разговор, что человеку, облеченному властью, иногда приходится совершать поступки и принимать решения, которые, в общем-то, лежат за пределами христианских заповедей и канонов. Подписывать приказ о смертной казни, например. Поэтому Михаил Федорович Романов так и упирался, не желая становиться царем. «Не хочу быть царем воров», — говорил он.

За власть ты расплачиваешься одиночеством. Человек, идущий во власть, себе уже не принадлежит: не может любить кого хочет, не может идти, куда хочет, не может жить, как хочет. Я такой властью никогда не обладал.

— А человека, достигшего высот творческих, одиночество разве не преследует? Большой художник одинок?

— Одинок.

— Значит, вы не только счастливый человек, но и одинокий?

— Глупо было бы патетически так о себе говорить. Но это так. Когда ты отвечаешь за все, тебе не на кого сослаться и от твоего решения все зависит — это ведет к одиночеству. Часто же говорят: «Плохой фильм снял режиссер Михалков», но «Хороший фильм сняла команда под руководством министра кинематографии».

— ВАМ за многое стыдно?

— (Долго молчит.) Порою общая целесообразность и высокая в результате цель влечет за собою принятие достаточно тяжелых решений. После которых, конечно же, бывают жертвы. Стыдно или не стыдно… В конце концов имеет значение уровень обиды.

На «Сибирском цирюльнике» я поменял оператора, замечательного Франко Ди Джакомо. Мы с ним снимали «Автостоп», «Очи черные». Я снял с ним начало картины, по сути, финал «…цирюльника». А потом посмотрел материал и понял, что не могу продолжать с ним работать. Не потому, что он плохой оператор. А потому, что я не могу с ним беседовать на уровне запахов, на уровне знания живописи Сороки или Венецианова. Я, по сути, принес его в жертву. Стыдно мне перед Франко? Да, мне стыдно. Потому что я его предал, он имеет право так считать. Но, с другой стороны, не сделать этого было бы предательством по отношению к делу, которым я занимаюсь. Я готов просить у него прощения и думаю, что со временем он меня поймет, когда раны зарубцуются. Но это все равно раны.

— А чем вы гордитесь?

— Горжусь тем, что могу принимать решения. Я не боюсь ответственности. Принимаю иногда абсолютно жесткие и нелогичные для понимания современного человека решения. Но делаю это исходя из того, что продолжение вялотекущей полуправды обернется большими потерями. Поэтому предпочитаю сказать в глаза то, что считаю нужным. И говорил человеку, распространяющему обо мне гадости: «Я очень хочу, чтобы ты знал, что я об этом знаю». Испытываю большое удовольствие от того, что могу это сделать.

— Какие родительские поступки ведут вас по жизни?

— Я никогда не видел матери в праздности, чтобы она ничего не делала. Никогда в своей жизни! Никогда не видел ее неприбранной. Даже когда я был совсем маленький — мне был год или два, — мама не пускала меня в свою комнату, пока не приведет себя в порядок. Речь не идет о макияже — просто она не терпела неряшливости ни в чем. Не терпела незаконченных вещей. В доме запрещалось, когда приносили, например, торты, брать ножницы и резать бечевку на коробке. Требовалось развязать бечевку до конца. И за этим стоит очень многое, хотя и похоже на блажь.

И еще — ты имеешь право сетовать на людей и раздражаться на них только в том случае, если можешь сделать лучше, чем они. А если можешь, тогда покажи. И все, что требую от людей на площадке, я могу сделать сам.

2005 г.